Т.К. Ящик* "Рядом с императрицей. Воспоминания лейб-казака".
Впервые публикуемые полностью на русском языке (в переводе с датского книжного издания 1968 г.) воспоминания кубанского казака Тимофея Ящика (1878-1946) – бесхитростный рассказ о казачьем детстве и нелегкой многолетней воинской службе по охране рубежей России. Интересные подробности содержат воспоминания о времени, когда автор был ординарцем Николая II и, особенно, о тринадцати годах верной службы лейб-казаком вдовствующей императрицы Марии Федоровны (вплоть до ее смерти в эмиграции в октябре 1928 г.). Авторский текст дополняют документальные приложения и фотографии, научно-справочный аппарат. Второе издание дополнено новыми документами и иллюстрациями.
Из предисловия к 1-му изданию книги:
"Перед нами не совсем обычные мемуары, воспоминания о царской семье. ...Автор и герой Тимофей Ксенофонтович Ящик – простой кубанский казак, не очень грамотный (два класса начальной школы), но, как видно из его жизнеописания, человек умный, с житейской сметкой, верный и надежный в службе и в повседневной жизни. Он достойно прошел нелегкий жизненный путь и на склоне лет совершил еще один неординарный поступок – рассказал нам о себе, своем времени, людях, с которыми свела его трудная судьба и воинская служба... В его рассказах живые черточки, милые бытовые подробности из повседневной жизни и деятельности таких неоднозначных людей, как последний царь Николай II, его сын и наследник цесаревич Алексей и, наконец, вдовствующая императрица Мария Федоровна, которую ее лейб-казак не оставил в трудные для нее периоды жизни, последовал за ней в эмигрантское изгнание, пожертвовав счастьем и благополучием своей семьи, родных детей". ИСТОЧНИК
|
Что нужно, для того, чтобы возродилась наша нация! Все просто - вложите в сердца
детей своих искорку патриотизма, любви к своему народу и нашей родине!
|
***
Мой конь подо мной – мой Бог надо мной.
Я – казак, каким был до меня и мой отец, а до него был его отец. Сколько мы себя помним, в нашей семье все мужчины были казаками.
Первое из запомнившихся мне событий произошло, когда меня посадили на лошадь. Наверняка, это была старая и спокойная лошадь, но я уцепился за нее так, как только мог в мои три-четыре года. Мои братья стояли рядом и смеялись надо мной. Старший был уже солдатом. Другие стали ими позже. Один из них служил в артиллерии, другой в кавалерии, а третий в гвардии, но, конечно, все они состояли в казачьем полку. И я бесконечно восхищался ими. Я не помню, как прошла моя первая поездка верхом. Знаю, что несколько раз был сброшен лошадью, но в течение короткого времени научился крепко держаться в седле и постепенно я, а не лошадь, стал определять, куда нам нужно ехать. В 4 года мне выдали первую казачью форму. После этого я не ходил в иной одежде. Мальчишки всегда ходили в форме и были горды этим. Мы чувствовали себя уже казаками. Я не помню, когда получил своего первого коня – первого, которого имел право называть своим, но, во всяком случае, еще до того, как начал ходить в школу, я уже умел ездить верхом и ездил хорошо. Мы, мальчишки, видели, как наши братья и их товарищи упражняются в различных верховых искусствах, в которых кубанские казаки во все времена были мастерами, и пытались им подражать. Иногда у нас получалось, и мы были так же горды собой, как любой датский мальчик, который, приходя домой из школы, мог рассказать, что он лучший ученик в классе.
Небольшие быстрые и умные кубанские лошади для детей были, все равно, что велосипед для жителей Копенгагена.
Лучшие воспоминания о школе касаются внешкольного времени. Это были новогодние праздники и те случайные вечера, на которые мы ходили, зимние помещения, где молодежь собиралась попеть, потанцевать и порукодельничать. Это была елка в школе с последующей вечеринкой у учителей. Во время больших праздников, таких как Новый год и Рождество, у ребятишек была возможность заработать себе карманные деньги. Мы ходили от дома к дому с Рождественской звездой нашего собственного производства – несколькими палочками, которые закреплялись в виде звезды на длинной палке, середина звезды была украшена блестящей бумагой и картинкой с рождественскими евангельскими мотивами. Мы входили через двери, которые в рождественскую ночь были гостеприимно открыты, кланялись в угол, в котором висели иконы, и пели рождественские гимны. Перед иконами были зажжены лампады, и голоса мальчиков звучали громко и красиво. Хозяин и его семья хвалили нас, и в качестве вознаграждения давали нам монетки, сладости и конфеты. Кроме этого, был тихий праздник Рождества, но именно поэтому он был таким торжественным. В первый день Рождества ходили в церковь, и колокола звонили над заснеженной землей. На второй день Рождества приходили гости, и люди становились добрыми. Новый год был для нас, в противоположность европейскому, также тихим домашним праздником. Двери вновь открывались в двенадцать часов ночи, дети заходили, на этот раз с мешочком зерна, и бросали зерно по направлению к иконам. Тогда мы говорили: «С Новым годом! Со святым Василием!». На масленицу был маскарад, который известен здесь в Дании и в других странах. Ряженые, одетые чаще всего бессовестными цыганами, обходили дома и выпрашивали всякую снедь. После этого собирались в каком-нибудь месте и устраивали большой пир. В основе этой радости жизни была, все же, настоящая вера в Бога.
Моя семья была очень религиозной. Я рано научился любить и слушаться Бога. В связи с этим я вспоминаю, что дети каждое утро до того, как сесть за стол, должны были умыться и совершить утреннюю молитву. Выдержать весь этот ритуал для маленького сонного мальчика, который к тому же очень любил поесть, было особенно тяжело. Как только я начал говорить более или менее правильно, отец научил меня словам молитвы, учил меня креститься, делать поклоны и опускаться на колени.
Однажды утром мне пришла в голову мысль прикинуться больным, чтобы увильнуть от уроков и «утренней гимнастики». Я лежал, но прислушивался к полному молчанию за столом, и ждал, когда мне что-нибудь принесут. И тут я увидел, что отец встал из-за стола, медленно снял ремень со стены, сложил его в два раза и подошел ко мне. Еще до того, как я успел сдвинуться с места, я получил обжигающий удар ремнем.
– И тебе не стыдно! – сказал отец. – Или я не учил тебя, что Господь не любит неумытых детей? Помолился ли ты утром и поблагодарил ли Господа за свое счастливое пробуждение? Ты мог ночью умереть во сне. Поблагодари Господа, парень, за то, что ты все еще жив!
Я вынужден был встать перед иконами и попросить прощения за мой проступок. Как я помню, это был единственный случай, когда отец поднял на меня руку.
На 14000 человек был только один врач, который жил в нашем районе, а зубного врача и вовсе не было. Наша пища была настолько здоровой, что зубной врач разорился бы за короткое время. Было и так, что старик лет 70 или больше в один прекрасный день, к своему огорчению, замечал, что у него качается зуб. Тогда он обвязывал зуб бечевкой. Другой конец бечевки крепко привязывал к ножке стола и дергал. Если бечевка оказывалась крепкой, зуб был удален. Во всяком случае, я никогда не слышал, чтобы ножка стола треснула. Крепость наших зубов объяснялась тем, что мы ели сухой, а не свежий мягкий хлеб, который так любят в большинстве стран Европы – и, наверное, в особенности здесь в Дании. Что такое кофе с венскими булочками, мы не знали вовсе. Мы сами пекли себе хлеб и сушили его до такой степени, что он становился твердым, как сухарь. И по сегодняшний день у меня в духовке на изразцовой печке всегда стоит мешочек с хлебом, соответствующим моему вкусу, и в пожилом возрасте у меня все зубы целы. Зубной щетки вообще не знали, мы набирали в рот воды и тщательно его прополаскивали; этого было достаточно для соблюдения гигиены, так как мы ели много овощей и фруктов с нашей собственной земли. В целом, жили мы неплохо.
Однажды во время танца на кавказской свадьбе я получил довольно серьезную травму.