"Рядом с императрицей": Из воспоминаний Т.К. Ящика

Т.К. Ящик* "Рядом с императрицей. Воспоминания лейб-казака".
Впервые публикуемые полностью на русском языке (в переводе с датского книжного издания 1968 г.) воспоминания кубанского казака Тимофея Ящика (1878-1946) – бесхитростный рассказ о казачьем детстве и нелегкой многолетней воинской службе по охране рубежей России. Интересные подробности содержат воспоминания о времени, когда автор был ординарцем Николая II и, особенно, о тринадцати годах верной службы лейб-казаком вдовствующей императрицы Марии Федоровны (вплоть до ее смерти в эмиграции в октябре 1928 г.). Авторский текст дополняют документальные приложения и фотографии, научно-справочный аппарат. Второе издание дополнено новыми документами и иллюстрациями.
Из предисловия к 1-му изданию книги: "Перед нами не совсем обычные мемуары, воспоминания о царской семье. ...Автор и герой Тимофей Ксенофонтович Ящик – простой кубанский казак, не очень грамотный (два класса начальной школы), но, как видно из его жизнеописания, человек умный, с житейской сметкой, верный и надежный в службе и в повседневной жизни. Он достойно прошел нелегкий жизненный путь и на склоне лет совершил еще один неординарный поступок – рассказал нам о себе, своем времени, людях, с которыми свела его трудная судьба и воинская служба... В его рассказах живые черточки, милые бытовые подробности из повседневной жизни и деятельности таких неоднозначных людей, как последний царь Николай II, его сын и наследник цесаревич Алексей и, наконец, вдовствующая императрица Мария Федоровна, которую ее лейб-казак не оставил в трудные для нее периоды жизни, последовал за ней в эмигрантское изгнание, пожертвовав счастьем и благополучием своей семьи, родных детей". ИСТОЧНИК

Что нужно, для того, чтобы возродилась наша нация!  Все просто - вложите в сердца 
детей своих искорку патриотизма, любви к своему народу и нашей родине!

***

Мой конь подо мной – мой Бог надо мной.
Я – казак, каким был до меня и мой отец, а до него был его отец. Сколько мы себя помним, в нашей семье все мужчины были казаками.
Первое из запомнившихся мне событий произошло, когда меня посадили на лошадь. Наверняка, это была старая и спокойная лошадь, но я уцепился за нее так, как только мог в мои три-четыре года. Мои братья стояли рядом и смеялись надо мной. Старший был уже солдатом. Другие стали ими позже. Один из них служил в артиллерии, другой в кавалерии, а третий в гвардии, но, конечно, все они состояли в казачьем полку. И я бесконечно восхищался ими. Я не помню, как прошла моя первая поездка верхом. Знаю, что несколько раз был сброшен лошадью, но в течение короткого времени научился крепко держаться в седле и постепенно я, а не лошадь, стал определять, куда нам нужно ехать. В 4 года мне выдали первую казачью форму. После этого я не ходил в иной одежде. Мальчишки всегда ходили в форме и были горды этим. Мы чувствовали себя уже казаками. Я не помню, когда получил своего первого коня – первого, которого имел право называть своим, но, во всяком случае, еще до того, как начал ходить в школу, я уже умел ездить верхом и ездил хорошо. Мы, мальчишки, видели, как наши братья и их товарищи упражняются в различных верховых искусствах, в которых кубанские казаки во все времена были мастерами, и пытались им подражать. Иногда у нас получалось, и мы были так же горды собой, как любой датский мальчик, который, приходя домой из школы, мог рассказать, что он лучший ученик в классе.
Небольшие быстрые и умные кубанские лошади для детей были, все равно, что велосипед для жителей Копенгагена.

Лучшие воспоминания о школе касаются внешкольного времени. Это были новогодние праздники и те случайные вечера, на которые мы ходили, зимние помещения, где молодежь собиралась попеть, потанцевать и порукодельничать. Это была елка в школе с последующей вечеринкой у учителей. Во время больших праздников, таких как Новый год и Рождество, у ребятишек была возможность заработать себе карманные деньги. Мы ходили от дома к дому с Рождественской звездой нашего собственного производства – несколькими палочками, которые закреплялись в виде звезды на длинной палке, середина звезды была украшена блестящей бумагой и картинкой с рождественскими евангельскими мотивами. Мы входили через двери, которые в рождественскую ночь были гостеприимно открыты, кланялись в угол, в котором висели иконы, и пели рождественские гимны. Перед иконами были зажжены лампады, и голоса мальчиков звучали громко и красиво. Хозяин и его семья хвалили нас, и в качестве вознаграждения давали нам монетки, сладости и конфеты. Кроме этого, был тихий праздник Рождества, но именно поэтому он был таким торжественным. В первый день Рождества ходили в церковь, и колокола звонили над заснеженной землей. На второй день Рождества приходили гости, и люди становились добрыми. Новый год был для нас, в противоположность европейскому, также тихим домашним праздником. Двери вновь открывались в двенадцать часов ночи, дети заходили, на этот раз с мешочком зерна, и бросали зерно по направлению к иконам. Тогда мы говорили: «С Новым годом! Со святым Василием!». На масленицу был маскарад, который известен здесь в Дании и в других странах. Ряженые, одетые чаще всего бессовестными цыганами, обходили дома и выпрашивали всякую снедь. После этого собирались в каком-нибудь месте и устраивали большой пир. В основе этой радости жизни была, все же, настоящая вера в Бога.

Моя семья была очень религиозной. Я рано научился любить и слушаться Бога. В связи с этим я вспоминаю, что дети каждое утро до того, как сесть за стол, должны были умыться и совершить утреннюю молитву. Выдержать весь этот ритуал для маленького сонного мальчика, который к тому же очень любил поесть, было особенно тяжело. Как только я начал говорить более или менее правильно, отец научил меня словам молитвы, учил меня креститься, делать поклоны и опускаться на колени.
Однажды утром мне пришла в голову мысль прикинуться больным, чтобы увильнуть от уроков и «утренней гимнастики». Я лежал, но прислушивался к полному молчанию за столом, и ждал, когда мне что-нибудь принесут. И тут я увидел, что отец встал из-за стола, медленно снял ремень со стены, сложил его в два раза и подошел ко мне. Еще до того, как я успел сдвинуться с места, я получил обжигающий удар ремнем.
– И тебе не стыдно! – сказал отец. – Или я не учил тебя, что Господь не любит неумытых детей? Помолился ли ты утром и поблагодарил ли Господа за свое счастливое пробуждение? Ты мог ночью умереть во сне. Поблагодари Господа, парень, за то, что ты все еще жив!
Я вынужден был встать перед иконами и попросить прощения за мой проступок. Как я помню, это был единственный случай, когда отец поднял на меня руку.

На 14000 человек был только один врач, который жил в нашем районе, а зубного врача и вовсе не было. Наша пища была настолько здоровой, что зубной врач разорился бы за короткое время. Было и так, что старик лет 70 или больше в один прекрасный день, к своему огорчению, замечал, что у него качается зуб. Тогда он обвязывал зуб бечевкой. Другой конец бечевки крепко привязывал к ножке стола и дергал. Если бечевка оказывалась крепкой, зуб был удален. Во всяком случае, я никогда не слышал, чтобы ножка стола треснула. Крепость наших зубов объяснялась тем, что мы ели сухой, а не свежий мягкий хлеб, который так любят в большинстве стран Европы – и, наверное, в особенности здесь в Дании. Что такое кофе с венскими булочками, мы не знали вовсе. Мы сами пекли себе хлеб и сушили его до такой степени, что он становился твердым, как сухарь. И по сегодняшний день у меня в духовке на изразцовой печке всегда стоит мешочек с хлебом, соответствующим моему вкусу, и в пожилом возрасте у меня все зубы целы. Зубной щетки вообще не знали, мы набирали в рот воды и тщательно его прополаскивали; этого было достаточно для соблюдения гигиены, так как мы ели много овощей и фруктов с нашей собственной земли. В целом, жили мы неплохо.
Однажды во время танца на кавказской свадьбе я получил довольно серьезную травму.

Я участвовал в одной из самых разудалых лезгинок, во время которой не только бросали кинжалы, но и стреляли из пистолетов под ноги танцующим. Здесь нельзя было ошибаться, так как это был танец с оружием. Я стал совсем неистовым от танца и грохота, и до того, как я понял это, я уже танцевал с кинжалом в руке. Когда я должен был бросить кинжал в землю зубами, произошло несчастье. Я потерял равновесие, и лезвие прорезало мой мягкий сапог и прошло через один из пальцев, как сквозь масло. Сильно потекла кровь, и как только мог, я добрался до дому, где меня перевязали. После этого сумасшедшего вечера я пролежал в постели целых три недели.

Самую своеобразную лезгинку из тех, о которых я когда-либо слышал, теперь, к радости ее исполнителей, не танцуют, о чем я сейчас расскажу. Один терский казак приобрел врага среди граничащих с ними черкесов. Произошло убийство, и родственник убитого принял, из-за схожести имен, терского казака за убийцу. В один прекрасный день, когда казак приехал на рынок с возами помидор (он шел перед первой телегой, а мальчик из их семьи – перед другой), человек с винтовкой выскочил из-за поворота около кустарника. Наш друг, как и мальчик, был без оружия. Он начал объясняться с черкесом, но тот не склонен был верить, что у него под прицелом не тот человек. Чтобы успокоить свою душу, он приказал казаку залезть на воз с помидорами.
– Танцуй лезгинку на своих помидорах! – закричал черкес, – ну, быстро!
Под угрозой винтовки, направленной на него, казак вынужден был послушаться кавказца, чье желание увидеть прекрасный танец своей родины не охладилось до тех пор, пока оба воза помидор не превратились в помидорную кашу под танцевальными коленами русского. Но драма имела свое продолжение. Казак выследил своего врага – любителя лезгинки – и однажды уже он с винтовкой в руках появился перед черкесом в его саду, где тот занимался сбором слив. Он приказал черкесу собрать сливы в кучу, и теперь черкес должен был танцевать под музыку казака, пока сок не был выжат из всех слив. Чтобы представление далее не продолжалось казак поставил точку в этой истории с помощью ружейной пули.
Когда приходила пора идти в солдаты, то с собой брали коня и свое личное снаряжение. Семья не могла избежать больших расходов, так как снарядить казака было довольно дорого. Но она платила эту цену охотно, потому что нам всем внушали, что любить царя нужно больше, чем кого-либо на свете. Мы чувствовали себя особо избранными для того, чтобы охранять и защищать его.
***
Ящик Тимофей Ксенофонтович, охранник императрицы Марии Федоровны, последовал за императрицей в Данию и продолжал служить до последних дней ее жизни.
Тимофей Ксенофонтович Ящик родился 28 апреля 1878 года на Кубани, в семье Ксенофонта Ящика и его супруги Василисы Вараввы, родиной которых была станица Новоминская. Это жизнеописание в 1942 году Ящик продиктовал на русском языке своей супруге Агнес Обринк, которая записала его на датском языке. В книге Ящик не упоминает, что в России он был женат на Марте Сидорской из станицы Новоминской, у которой от него было четверо детей, из них двое сыновей были священниками (по другим данным у супругов было девять детей). Его супруга была убита во время революционных волнений в 1917 году, и после того, как Ящик вместе с императрицей приехал в Данию, он много раз тщетно пытался вывезти из России в Данию своего младшего сына, который страдал туберкулезом. Когда сын, наконец, получил выездное разрешение, то было уже поздно: Ящик получил извещение о том, что сын его мертв, и ему направили фотографию, на которой был изображен сын, лежащий в простом деревянном гробу, выстланном газетами. Ящик так никогда и не получил датского гражданства, он не хотел обращаться за ним, а жил, как и большинство русских эмигрантов, в постоянной надежде когда-нибудь снова вернуться в Россию. Ящик умер 17 июля 1946 года и был похоронен в русском секторе кладбища Ассистенс.
***
Статья о Ящике и интервью его дочери Анны Тимофеевны: http://www.slavakubani.ru/fame-cossack/cossack-fate/d..